3. Сирия в поздней античности

После битвы при Иссе Александр двинулся на юг, как раз на территорию современной Сирии, и здесь он впервые столкнулся с чрезвычайно ожесточенным сопротивлением в двух городах: в Тире и в Газе. Эти два города ему пришлось осаждать и штурмовать.

Ожесточенное сопротивление тем более интересно, что его оказывали не столько представители собственно иранского гарнизона, сколько местное население, которое никоим образом не хотело признавать власть нового завоевателя, несмотря на то, что македоняне демонстрировали по мере своего продвижения вполне терпимое отношение к присоединяемым территориям, и, казалось бы, движение македонян должно было быть встречено совершенно иначе. Но Тир и Газа оказали, повторю, упорное сопротивление. Это был 332 год до н.э.

Несмотря на это города были захвачены, и население подверглось жестокому террору со стороны македонян. Вообще это были первые случаи, когда Александр Македонский проявлял такую жестокость в пределах Персидского государства.

Но во всем остальном практического вмешательства или тем более экспансии персидских религиозных и эстетических идей в этот регион не происходило. Даже можно сказать, наоборот. Если мы посмотрим на персидскую культуру, то она гораздо больше впитывала от месопотамских образцов, чем можно было бы ожидать от завоевателей. Но именно в пределах Леванта, то есть восточного побережья Средиземноморья, мы не видим никаких заметных проявлений персидской религиозности или персидской эстетики, пусть и синкретичной.

Совершенно полностью картина меняется с приходом греков. Греки несли не просто завоевания. Они несли новую цивилизационную идентичность. И самое удивительное, что эта новая цивилизационная идентичность, новая эстетика очень быстро усваивалась местным населением, быстро, естественно, в историческом масштабе, в историческом общем контексте. Греки основывали колонии на территории Сирии, на территории Леванта, и эти колонии становились местом, во-первых, существенной эмиграции грекоязычного населения на эти земли, во-вторых, местом стыковки, местом соприкосновения двух культур, собственно греческой эллинской и местной, ханаанской, арамейской культуры.

Здесь нужно сказать, что собственно именно в этот период за этой территорией закрепляется такое знакомое для нас имя, как Сирия. В принципе уже у Геродота мы можем встретить термин «Сюрия», то есть Сирия, или упоминание сирийцев. При этом Геродот практически не различает сирийцев и ассирийцев, и все же опять же для него существует понимание того, что Сирия и Ашшур (Ассирия) — это разные регионы.

И греческая Сирия, сам термин, достаточно сложен в плане этимологической интерпретации, потому что очень трудно объяснить, почему из Ассирии редуцируется первый слог. Это довольно интересная тема, но здесь я бы воздержался от каких-либо комментариев, просто хотел бы этот момент отметить. Итак, вот с этого времени этот термин получает такое довольно широкое в греческом мире усвоение и начинает обозначать именно восточное побережье Средиземного моря, то есть территорию между современной Турцией и Синайским полуостровом Египта.

Хотелось бы обратить внимание, что взаимодействие греко-македонского сообщества в период правления Александра и покоренных народов находило в культурах и эллинской, и местного населения весьма интересные интерпретации. Всем известно знаменитое посещение Александром Македонским оракула Амона, в котором он был объявлен богом. Естественно, это событие имело не только исключительно личное религиозное значение. Тем самым египетская религиозно-политическая элита пыталась интерпретировать появление Александра в контексте общей традиции новой фараоновой династии.

И знаменитый ответ Аристотеля, якобы данный Александру, который уведомил его о том, что он провозглашен богом, «Помни, что ты человек», это тоже совершенно не узкое морализаторское замечание, а констатация того, что Александр является в сознании греков, греческого культурного сообщества прежде всего человеком, а вовсе не божеством, стоящим над гражданской общиной или над народом-войском, которым, собственно, были македоняне.

Известно из сообщения Иосифа Флавия о якобы встрече Александра и иудейского первосвященника в Иерусалиме. И все эти свидетельства довольно любопытны. Они очень ярко окрашены. С другой стороны, в персидской культуре более позднего периода время Александра интерпретируется как величайшая трагедия, ем приписывается уничтожение Авесты, то есть везде мы видим какой-то очень интенсивный оценочный взгляд, зафиксированный в культурной памяти.

Но в случае с арамейско-ханаанским сообществом, семитским сообществом мы ничего подобного не находим. Тут нет ни таких знаковых событий, как знаменитая свадьба в Сузах, которую устраивал Александр между греками и персиянками, нет таких сообщений о религиозной терпимости Александра, которую мы находим в сообщениях Иосифа Флавия или греков, писавших о посещении оракула Амона. То есть любопытно, что вот при том, что сирийцы в последующем очень интенсивно, очень естественно, я бы даже сказал, при этом усваивали греческую культуру, никаких фиксаций на уровне мифо-поэтическом, если можно так сказать, первых контактов Александра и греко-македонского мира и семитского мира не происходило.

Здесь возникает несколько центров, самый известный, конечно, из которых — это Антиохия на Оронте, которая была основана Селевком и названа в честь его отца. Но кроме этого, еще возникает несколько городов, в частности, Селевкия, Апомея, и вот эти города в этом участке региона становятся одним из эпицентров, одним из культурных и политических средоточий государства Селевкидов. На какое-то время можно говорить о том, что у государства Селевкидов было два центра. Один — это территория современного Центрального Ирака, где находилась одна из их столиц, и второй центр — это вот этот вот регион в северо-восточном углу, если можно так выразиться, Средиземного моря.

И интересно еще отметить то, что несмотря на огромное вливание, что ли, греческой культуры, греческой образованности, возникновение греческих колоний Селевкиды делают языком канцелярии, кроме греческого, еще один язык, арамейский. В принципе эта традиция использования арамейского языка в качестве языка канцелярии обнаруживается еще в государстве Ахеменидов, и в этом смысле Селевкиды являются продолжателями этой политики, и арамейский язык сохраняет свой статус одного из языков лингва франка, одного из языков межкультурной коммуникации, равно как и греческий. И происходит одновременно процесс религиозного синкретизма, когда местные божества и греческие боги начинают сближаться. Притом, что эстетически доминирует все-таки греческая форма, греческое представление о прекрасном, греческое понимание гармонии, все же божества, которым греки строят храмы, оказываются весьма любопытными в плане идентичности. То есть это божества, которым могли в равной мере поклоняться и местные жители семитского языка, и греки.

Селевкиды основали несколько городов. Это Селевкия Пиерия (она была построена очень близко от Антиохии и фактически являлась ее воротами в Средиземноморье), Апамея и Лаодикея, которая сейчас известна и сохраняется в качестве одного из достаточно крупных сирийских городов и носит название Латакия, один из центров местного алавитского населения и оплотов во многом правящего режима. Остальные города, которые основали греки, со временем пришли в упадок. То есть, например, Антиохия, которая находится сейчас на территории Турции, и Селевкия Пиерия (это Ил, турецкий Ил Хатай), они представляют собой фактически руины. То есть из всех вот этих вот центров, созданных греками, на сегодняшний день, повторюсь, только Латакия продолжает свое существование в качестве довольно крупного городского центра и экономического и политического средоточия.

От некоторых центров практически ничего не осталось, например, от великой Антиохии, которая была когда-то третьим городом Средиземноморья после Рима и Александрии в чуть более поздний период. Не осталось практически ничего от Апамеи. Сохранились великолепные руины. Это большая колоннада, которая тянется примерно на два километра, и хотя она была разрушена землетрясением в 115 году н.э., все-таки можно до сих пор по тем остаткам, которые сохраняются, представить все величие и великолепие местной греческой архитектуры, местного варианта греческого архитектурного творчества.

Динамика развития Селевкидского государства была такова, что со временем именно Сирия становилась основным средоточием их усилий по поддержанию статус-кво своего государства, и это было связано не только с тем, что за территорию приходилось вести достаточно отчаянную борьбу с одним из конкурентов, государством Лагидов, или Птолемеев, находившимся в Египте, но и натиском новой силы с востока, Парфянского царства. Парфянам удалось в 141 году до н.э. захватить Селевкию на Тигре, которая являлась как раз вторым  эпицентром Селевкидского государства, и с этого времени центр политической жизни поздних Селевкидов смещается практически полностью на территорию Сирии. Хотя впоследствии они предпринимали попытки вернуть свои владения в Междуречье, более-менее успешные, но стратегически тенденция шла к тому, что эти территории все-таки утрачивались навсегда.

Упадок селевкидской государственности был связан с возвышением другого центра, опять же, как в свое время Македония, находившегося очень далеко от региона, о котором мы сейчас говорим. Этот центр — Рим. Римляне достаточно успешно развертывали свою экспансию в восточном Средиземноморье на рубеже III-II веков до н.э. И попытки одного из ярких представителей селевкидской династии, Антиоха III, предотвратить рост могущества Рима, заявить о себе как претенденте на гегемонию в восточной части Средиземноморья привели к столкновению этих двух государств и к поражению в битве при Магнесии зимой 190 года до н.э., и с этого периода, с этого момента упадок Селевкидов становится необратимым и нарастающим. Собственно, во многом с этим связано то, что восточные провинции уже не могли защитить от усиливавшегося Парфянского государства, и Селевкиды как бы оказались зажаты с двух сторон двумя мощными поднимающимися военно-политическими машинами: Римом на западе и Парфией на востоке.

Итак, мы поговорим сейчас как раз о вот этих вот четырех центрах военно-политических и культурных, сформировавшихся на этой территории и периодически заявлявших о себе как о претендентах на роль региональных гегемонов, хотя к этому немногое тогда располагало, поскольку территория являлась объектом экспансии сразу нескольких государств: прежде всего возраставшего в своем могуществе Рима и постепенно усиливавшейся Парфии, которая тоже двигалась, хотя и не так стремительно в своей экспансии, на запад. Начнем мы наш обзор с Эмесы. Эмеса — это современный сирийский Хомс.

И здесь правила собственная династия, которая сначала признавала верховенство Селевкидов и не претендовала на какую-то самостоятельную роль, но по мере того, как государство Селевкидов приходило во все больший упадок, уже в самом конце его существования правители Эмесы сыграли в жизни этого государства весьма зловещую и, скажем так, подводящую итог его существования роль. Они убили Антиоха XIII (этот царь был одним из последних правителей Селевкидов) и помогли взойти на трон Филиппу II, его конкуренту и родственнику.

И все это происходило одновременно на фоне усиливавшегося давления римлян. Это был примерно 65-64 год до н.э., когда уже Помпей, Гней Помпей Великий, Гней Помпей Магн осуществлял проект подчинения этой территории Римской республике, включения этой территории в состав в том или ином виде римского государства. Об Эмесе мы еще будем говорить дополнительно, поскольку ее история уже будет больше связана с Римом.

Вторым центром была Пальмира. Пальмира того периода, II века до н.э., первой половины I века до н.э., — это далеко еще не тот могущественный, процветавший город, руины которого сохранились до сего дня, но это уже был достаточно уверенный в себе центр, находившийся на караванных путях и исполнявший посреднические функции с высокой выгодой для себя. Завоевание римлянами государства Селевкидов в 64 году привело к тому, что Пальмира сделалась независимым государством, хотя и небольшим и не претендовавшим на собственную независимую политику. В каком-то смысле Пальмиру можно считать государством, периодически оказывавшимся в роли клиентов Рима, и влияние Рима на эту территорию постепенно нарастало.

Третий центр, чрезвычайно интересный, — это Осроена. Его центром, его столицей была Эдесса, ныне Урфа, и Осроена провозгласила свою независимость раньше других государств этого региона. Это было примерно в 130-е годы до н.э. И Осроена, поскольку она находилась на периферии, если можно так сказать, Селевкидского государства на тот момент, она очень быстро стала возвышаться в военно-политическом плане и играть на противоречиях между Парфией и поздними Селевкидами сначала, а затем и поздним Римом. Впоследствии Эдесса еще будет упоминаться в нашей беседе, поскольку много позже она становится одним из центров сирийского христианства, сирийской образованности.

И, наконец, последний центр — это Набатея. Возвышение Набатеи происходит в 160-е годы до н.э. И Набатея — в принципе это территория, которая всегда находилась на некотором дистанцировании, как от государства Птолемеев, так и от государства Селевкидов, и умудрявшаяся играть на их противоречиях. Государственность Набатеи, как и государственность перечисленных чуть выше образований, была связана с местным населением, в той или иной степени эллинизированным, но все-таки преимущественно семитским. Все эти центры, повторюсь, — это именно семитские образования, в которых государственным языком, языком канцелярии, языком повседневного общения был арамейский с очень сильным греческим присутствием, и колониальным, и культурным.

Согласно сообщению Юстина, селевкидская элита была вынуждена признать Тиграна наследником селевкидских царей и признать его власть над собой. Трудно сказать, насколько этому сообщению можно доверять, но в принципе это вполне вероятно, поскольку элита собственно греко-сирийского мира оказывалась в очень сложной ситуации противостояния, с одной стороны, Риму, с другой стороны, местным тенденциям анархии и разобщенности и нуждалась в каком-то центре, наиболее мягком в плане правления, который мог бы сохранить ее привилегии, ее статус. И такой силой, по всей видимости, они воспринимали именно Тиграна II. Тиграна Великого.

Однако правление Тиграна на этих территориях было крайне недолговечным. Во многом это было связано с тем, что не все государства были готовы признавать его власть, и, например, Набатея в этот период претендовала на Дамаск. Но самое главное — это, конечно же, давление Рима, с которым столкнулся Тигран. Его союз с Митридатом Евпатором привел не к упрочению позиций Армении, а к ускорению столкновения с Римом и в конце концов к поражению. Две кампании, которые вели сначала Лукулл, потом Помпей, привели к разрушению столицы Тиграна, Тигранакерта. Этот город был расположен на территории современной Турции, между озером Ван и современным городом Диярбакыр. И по мирному договору с Римом Тигран отказывается от претензий на территорию Сирии, и вся эта область становится подвластна Риму, который был представлен Помпеем.

Судьба Сирии с этого момента оказывается очень тесно связана с Римом, и начинается период, который можно назвать, соответственно, римским. Одним из первых событий, довольно примечательных в историографии, было столкновение Рима и Парфии в знаменитой битве при Каррах, когда римской армией командовал полководец Красс. Дело в том, что еще задолго до этого события в Риме практически был установлен триумвират, в состав которого входили Помпей, Красс и Цезарь, Юлий Цезарь, и при очередном распределении территорий и полномочий территория Сирии, сирийской провинции досталась Крассу, хотя, как мы помним, эту территорию для Рима осваивал и подчинял Помпей. И Красс достаточно быстро решил укрепить свое положение и внутри триумвирата, и внутри в целом Римской Республики военной активностью, и объектом военной экспансии Красса должна была стать Парфия.

В этот период Парфия переживала далеко не лучший свой этап развития, поскольку представители правящего дома Аршакидов боролись за власть, и Красс решил совершить поход вглубь парфянской территории. Было подготовлено порядка семи легионов для завоевания Парфии, и Красс в каком-то смысле рассматривал себя как такое позднее продолжение Александра Македонского, то есть поход Красса должен был, по идее, по его замыслу, повторить тот военно-политический подвиг, который совершил Александр: завоевание востока.

Притом, что если Александр двигался от самого запада Малой Азии, то Крассу, казалось бы, предстояло совершить гораздо меньшее по трудности мероприятие: перейти Евфрат и двинуться на завоевание парфянских земель. Более того, местные правители, в частности, правители Осроены, они играли весьма двусмысленную роль в этом предприятии, потому что они сначала заявили о полной поддержке мероприятия Красса. И вот эти вот семь легионов — это порядка 40-50 тысяч человек, здесь очень сложно точно назвать цифру армии, которая двинулась на завоевание парфянских земель, — вот эти легионы двинулись на восток.

Дело в том, что Рим очень всегда осторожно относился к развязыванию войн. Всегда для этого должна была быть подготовлена идеологическая правовая база. В случае с походом Красса такой базы не существовало, и это отмечали даже сами римляне. В этом плане предприятие Красса было крайне уязвимо с, если можно так сказать, международно-правовой точки зрения.

Более того, парфяне присылали к Крассу послов с предложением мира и дани, то есть воевать они не хотели и рассматривали этот конфликт как крайне нежелательный для себя. Но Красс отверг все мирные предложения парфян. Его армия двинулась на восток. И вот здесь происходит злополучное сражение при Каррах, когда правители Осроены фактически предали Красса, а парфяне, успешно маневрируя в привычной для них пустынной и полупустынной местности, смогли нанести жесточайшее поражение Риму, в результате которого от этих легионов, которые Красс привел, ничего не осталось.

Более того, это поражение породило у парфянской военно-политической элиты иллюзию того, что они могут безнаказанно вторгаться в территорию, которая закреплена, с точки зрения Рима, за ним, и с этого времени начинается активность парфян в западном направлении, и к 40 году до н.э. они даже доходят вплоть до границы Иудеи, и иудейские претенденты на трон ищут поддержки у парфянской элиты в своих притязаниях. Однако вторжение парфян было для них неудачным. В 40 году Парфия терпит поражение, и Рим, несмотря на уже нараставший период гражданских войн, оказывается в силах отстоять свое присутствие на территории Сирии и не пустить Иран, Парфию к Средиземному морю.

И здесь позволю себе такую перекличку с современностью. То есть если мы посмотрим на современную политико-географическую ситуацию, мы тоже увидим, что Иран на сегодняшний день точно так же стремится к освоению этих территорий и так же стремится к выходу на побережье Средиземного моря. И в принципе, если мы посмотрим на традиции иранской государственности со времен Ахеменидов, то эта тенденция в той или иной степени постоянно присутствует. То есть иранской государственности необходимо движение на запад по разным причинам, и как только образуется вакуум силы, этот вакуум Иран пытается заполнить. Так было при Ахеменидах, так было при Парфии, так было при Сасанидах чуть позднее, и, собственно, то же самое мы наблюдаем сейчас с Исламской Республикой Иран.

Можно упомянуть использование Сирии в качестве одного из плацдармов Траяном при его экспансии в восточном направлении против Парфии и постепенную ликвидацию вот этих вот странных полуавтономных государственных образований семито-греческих. В этот период были аннексированы Петра, Эмеса, Пальмира, и только Осроена на какое-то время еще продолжала сохранять роль буфера и условно независимого государства на границе между Парфией и Римом.

Интересно, что ситуация весьма любопытно изменилась в конце II века н.э. и была связана с появлением новой тенденции опять же в Риме, и эта тенденция может быть охарактеризована как кризис традиционных римских институций, в частности, и институций религиозных. После очередной пертурбации к власти в Риме приходит Септимий Север. Этот император примечателен уже тем, что он как уроженец Северной Африки имеет весьма двойственное происхождение, и его язык родной, по всей видимости, был все-таки семитский. И до конца жизни на латыни он говорил с заметным акцентом, а его сестра, по преданию, которое сохранилось у римских авторов, вообще не владела по-настоящему латынью, и он, поскольку это компрометировало его в глазах римской элиты, выслал ее на родину из Рима.

Более того, Септимий Север, несмотря на такую, казалось бы, сложную позицию внутри римской элиты, заключил брак с представительницей эллинско-ханаанской элиты, Юлией Домной, которая была уроженкой Эмесы, о которой мы уже говорили. И в каком-то смысле после того, как Септимий Север умер, мы можем говорить, что в Риме утвердилась на какое-то время сирийская династия. Представителями этой династии были Каракалла, Гелиогабал и Александр Север. Сестрой Юлии Домны была Юлия Меса, и ее две дочери, Юлия Мамея и Юлия Соэмия, были, соответственно, матерями Александра Севера и Гелиогабала. Все они происходили из сирийской Эмесы. Более того, этот род был весьма примечателен тем, что он восходил к местной правящей династии, согласно одной из гипотез. Согласно другой гипотезе, они были просто представителями местного нобилитета и местной жреческой элиты.

Кризис римской религиозности в этот период приводит к тому, что на троне в Риме появляется такая любопытная фигура, как Гелиогабал. Это имя романизировано, поскольку оно происходит от прозвища, которое получил этот император. Он был в Сирии жрецом местного божества, носившего имя Элхагабол, то есть бога горы. Но поскольку в древней Сирии были активно развиты солярные культы и культ этого божества был связан в том числе и с солнцем, в Риме его имя было переозвучено, переосмыслено как Гелиогабал, то есть элемент имени Гелиоса был включен в его прозвище.

И вот собственно Гелиогабал, который весьма нелицеприятно описан в дошедшей до нас истории августов[i], — это такой интересный персонаж. Он попытался внести сирийский религиозный элемент в религиозную систему Рима. Это было событие во многом беспрецедентное, потому что римляне, при всей своей религиозной терпимости, очень четко понимали, где заканчивается граница их религиозного мира, где возникает та система ценностей, в том числе религиозных, которая не может быть каким-либо образом поколеблена. Гелиогабал достаточно смело идет на инновации и привносит элементы ханаанско-арамейских культов собственно в идеологию Рима.

Более того, история августов сообщает о том, что якобы он намеревался синтезировать несколько ближневосточных культов и государственный культ в Риме, культ Юпитера, в некий синкретический единый культ, и там должны были занять свое место и христиане, и иудеи, и самаритяне, то есть это такой интересный проект интеграции религиозный.

Гелиогабал описывается крайне негативно. Масса исторических анекдотов до нас дошла, о которых можно справиться отдельно. И для нас здесь интересно именно то, что Гелиогабала можно воспринимать как первый сигнал того, что в Риме нарастает потребность в религиозной перекодировке всей государственной системы.

Конечно, Гелиогабала я бы не стал рассматривать как случайную фигуру на троне Рима и, соответственно, его религиозные начинания как случайность, поскольку его ближайший преемник, наследник, который формально был им даже усыновлен, Александр Север, происходивший из той же самой Эмесы, проводил весьма интересную религиозную политику. Во-первых, мало того, что при нем не было никаких гонений на представителей, в частности, христианства. Он относился к этой религии более чем терпимо. И в его окружении, по сообщениям Евсевия Кесарийского, было довольно много христиан, причем достаточно высокопоставленных. Евсевий Кесарийский упоминает о достаточно влиятельных фигурах церковного ряда, хотя не называет их по именам.

Окружение Александра Севера, его дом подвергся репрессиям после того, как он был свергнут и убит его наследником следующим, императором, собственно, с которого берет начало эпоха солдатских императоров. И это очень любопытный момент: в  личной молельне Александра Севера была якобы икона Христа, Иисуса Христа. Кроме него, там присутствовали изображения многих других деятелей далеко не только древней, античной эллинско-римской культуры, эллинско-римской истории.

То есть мы опять же, как и в случае с Гелиогабалом, видим другой вариант синтеза, другую попытку создания некоего синкретического культа, пусть даже на какой-то период это исключительно личное дело императора. Александр Север, в отличие от Гелиогабала, не пытался транслировать свои религиозные предпочтения на уровень римской государственности, на официальный уровень. Но тенденция такая опять же прослеживается. И любопытно, что источником этих инноваций становится именно Сирия, именно финикийско-ханаанские, арамейские культы этого региона.

Евсевий Кесарийский, более того, говорит даже о том, что Александр Север хотел построить храм Христу и принять его в число богов. Это очень любопытно. И если это сообщение достоверно, а на самом деле, конечно, здесь есть возражения и есть точки зрения, что это более поздние интерполяции, более позднее баснословие, если можно так сказать, но мне кажется, что в контексте других сообщений, которые до нас дошли об этом императоре, это вполне реально. И если действительно Александр Север хотел предпринять такого рода шаги, то мы видим в его политике явное предварение того, что впоследствии совершил другой римский император на несколько десятилетий позже, Константин.

Римские императоры пытались противостоять сасанидской экспансии, но в 250-е годы это происходило крайне неудачно. Тогда Сасаниды и, шире можно сказать, иранцы впервые занимают Антиохию, причем дважды это происходило, в 256 и в 260 году. В результате долгой восьмилетней кампании Шапура они претендуют на огромные территории римского государства.

Более того, в 260 году происходит симптоматичное, очень яркое событие в истории и Рима, и Ирана. Римский император Валериан был разбит при Эдессе и взят в плен. И знаменитый рельеф, где он, коленопреклоненный, стоит перед восседающим на коне триумфаторе Шапуре, сохранился до сих пор на территории Ирана и передает во многом то переполнявшее сасанидских владык упоение от этой победы.

Поражение Рима приводит к появлению, возвышению уже упоминавшейся нами Пальмиры. Это возвышение во многом может быть объяснено двумя тенденциями. Во-первых, подъем Сасанидов приводит к кризису традиционную караванную торговлю, поскольку Сасаниды были совершенно не заинтересованы в развитии римских экономических центров и пытались перенаправить торговые пути, каким-либо образом заблокировать движение товаров на запад. Во-вторых, поскольку Сирия становится объектом сасанидской экспансии, происходит в каком-то смысле мобилизация общества, мобилизация местной политической элиты, которая понимает, что Рим защитить территории не может, и которая консолидируется в местное компактное образование, центром которого становится в этот момент Пальмира.

Именно Пальмира сначала объединяет близлежащие территории, и местный правитель, выдвинувшийся представитель местного нобилитета, Оденат, сумел остановить сасанидскую экспансию, сумел развить, более того, даже наступление на территорию, подконтрольную Сасанидов, и дважды осаждал сасанидскую столицу Ктесифон. Любопытно: то есть то, что не удавалось Риму как целостной системе, удалось достичь правителю достаточно компактного государства, который сам при этом себя позиционировал настойчиво и постоянно как представитель всего Рима. Более того, Оденат получил от Галлиена фактически императорский титул и был признан правителем востока.

То есть мы можем здесь говорить не о том, что возникает новое сугубо сепаратное образование. Мы можем говорить о том, что Римская империя в этот период как раз обнаруживает тенденцию к некоему раздвоению, рассредоточению, формированию нескольких эпицентров, поскольку именно такое рассредоточение может обеспечить ей оптимальные реакции на внешние вызовы. И в этот период именно территория Сирии становится своего рода претендентом на роль второго центра, наряду с Римом.

Оденат после второй, неудавшейся осады Ктесефона был убит, но его власть была унаследована его супругой Зенобией, знаменитой пальмирской царицей, которая, возможно, и сама приложила руку к его устранению. У нее был малолетний сын от Одената, и она, соответственно, стала правительницей-регентшей при этом малолетнем сыне и развернула широчайшую экспансию. Действия Зенобии уже не ограничивались противостоянием с Сасанидами. Они были направлены на то, чтобы включить в состав этого восточного форпоста римской государственности Египет и Анатолию. Такая активность пальмирской элиты, Зенобии, вызвала сопротивление в другом традиционном центре римской государственности, собственно в Риме, и спровоцировала карательную экспедицию, массированную карательную экспедицию императора Аврелиана.

Аврелиан захватил Пальмиру, пленил Зенобию, которая пыталась бежать вместе с сыном. Они были проведены в триумф Аврелиана в Риме, но не были казнены, и, как сообщают римские источники, впоследствии потомки Зенобии проживали вполне благополучно на территории Италии. Это очень интересно, что римская, собственно римская элита не рассматривала ни Зенобию, ни ее действия как абсолютно инородные, враждебные действия по отношению к римской государственности как таковой.

И такое милостивое отношение Аврелиана к поверженному противнику, а милостью этот император отнюдь не отличался, как раз может быть интерпретировано как именно первый опыт римской государственности как некоей целостной системы рассредоточения своих центров, создания альтернативного, запасного, если можно так сказать, центра, которым впоследствии уже станет более успешный в этом смысле Константинополь.

[i] Гай Светоний Транквилл. Жизнь двенадцати цезарей. Москва. Изд-во «Наука», 1993.