Различие бытия и сущего
Добрый день! Мы продолжаем наш курс экзистенциальной философии, и сегодня начинаем небольшой раздел из трех лекций, посвященный философии Мартина Хайдеггера.
Хайдеггеровская философия настолько же многим известна понаслышке, насколько редко находятся те, кто всерьез проникают в существо того, о чем пишет этот мыслитель. Отчасти это связано с тем, что у Хайдеггера очень специфический язык, непохожий на языки других мыслителей.
Хайдеггер не относится к философам-писателям, работы которых можно читать как литературные произведения и одновременно как философский труд. Его труды скорее являются собственно философскими сочинениями, в которых мыслитель раскрывает возможности языка в направлении дела мысли так, что он начинает жить самостоятельной и интересной жизнью. Но что удивительно – жизнью, которая отличается от того, как язык живет в литературе. Это жизнь языка, посвященная особой задаче, которую Хайдеггер в своей философии осмысливает как задачу давания слова бытию, задачу внятия бытию, когда бытие словно бы само от себя, но не без нас, оказывается способным сказаться в языке.
Но тогда возникает вопрос: а что это такое, бытие? Собственно, Хайдеггер решает этот вопрос на протяжении всей своей философской биографии. Этот вопрос мы вкратце попытаемся высветить в его контурах, попытаемся хотя бы немного открыться тому, что является наиболее важным для этого мыслителя, и, как он считает, тому, что является наиболее важным для дела мысли, для дела философии. Но прежде нужно заметить, что Хайдеггер ставит этот вопрос не абстрактно-метафизически. Он не вбрасывает его так, словно бы мы можем сходу этим вопросом задаться.
Хайдеггер начинает ход к вопросу о бытии через вопрошание о человеке. Но поскольку он стремится уйти от разговора о человеке in abstracto («в отвлечении»), от обобщенных и далеких от конкретности нашей жизни размышлений, желает говорить о человеке так, чтобы эта речь была о конкретно каждом из нас, он отказывается от использования в своей философии понятия «человек». Хайдеггер говорит о «Дазайн» («Dasein»), используя термин, являющийся переводом на немецкий язык кьеркегоровского понятия «Tilværelse». Мы немного говорили об этом понятии в лекции о Кьеркегоре. Уже этот мыслитель ставил перед философией задачу понимания человека в конкретности его существования и спрашивал даже не о том, что есть человек, а как есть человек и кто есть человек. Вопрос «А как?» и вопрос «А кто?». Именно этой линии наследует Хайдеггер, когда берет в качестве основополагающего понятия для разговора о человеке понятие Dasein.
Что же такое Dasein? Dasein, говорит Хайдеггер, это то сущее, каковым является конкретно каждый из нас. И в его определении мы сразу слышим термин «сущее», «Sein». Уже самим этим определением мы как бы вводимся в особый понятийный ряд хайдеггеровской философии. Потому что, читая «Бытие и время», рядом с таким определением мы находим и знаменитое онтологическое различие, о котором говорит Хайдеггер. Это различие сущего и бытия, «Seinde» и «Sein». Dasein – это именно сущее, то есть мы сами в нашей конкретности, причем в конкретности уже ставшей, уже наличествующей, но такой, которая в каждое мгновение как бы способна трансцендировать себя. Мы даны одновременно в некоторой конечной «ставшести» и трансценденции. Мы есть как люди, обладающие определенными характеристиками, чертами, телесностью. Но всякое мгновение мы как бы простираемся вперед и имеем шанс не только реализовывать то, что в нас уже осуществлено, но трансцендировать это.
Уже в таком определении Dasein как сущего, имеющего свое бытие, звучит это различие бытия и сущего. Однако оно звучит не только применительно к человеку как такому сущему, как это говорит Хайдеггер, для которого дело всегда идет о своем собственном бытии и о бытии других сущих. Это различение бытия и сущего применимо и к любого рода сущему, с которым мы имеем дело.
И вот здесь можно начать немного прояснять, как это работает. Когда мы говорим о сущем, то имеем дело, как я сказал, с чем-то словно бы уже ставшем, но ставшем в том числе изнутри нашего понимания имения с ним дела. С чем-то таким, что уже определенным образом в нашем имении дела с этим сущим раскрыто нами.
Когда мы имеем дело со столом или с деревом как сущим, то имеем определенный горизонт использования этого стола. Возьмем стол. Мы имеем определенные способы смотрения на него, понимания. В какой-то ситуации мы оцениваем его как удобный или неудобный предмет, за которым мы пьем кофе, едим или работаем. Где-то мы соотносим его с интерьером и смотрим на него с эстетической стороны. Но так или иначе, есть какой-то конечный круг тех возможностей схватывания этого стола, которыми мы уже пользуемся и которые для нас уже раскрыты. Изнутри этого круга возможностей стол очерчен как такое-то и такое-то сущее, определенным способом или определенным количеством способов раскрытое в нашем имении дела с ним.
Но как бы полно мы ни охватывали нашими способами имения дела эту вещь, стол всегда оказывается чем-то большим, чем то, как мы его знаем и как имеем с ним дело. Он есть, конечно, как все это. Он есть предмет, за которым мы можем работать или пить кофе. Он есть предмет, на который мы можем ставить другие предметы. Но мы никогда не можем исчерпать его никаким количеством таких способов схватывания.
Всегда возможно раскрыть этот стол еще неким неведомым нам образом. Быть может, какой-нибудь современный художник возьмет этот стол и встроит его в совершенно невероятную инсталляцию, и он будет работать как эстетический объект совершенно неизведанным способом. И мы увидим, что стол есть еще и предмет, который может вот так раскрываться.
Быть может, этот стол сделан из такого живого дерева, что, как в примере с аристотелевским ложем, зарытым в землю, он даст ростки и станет растением. Быть может, он раскроется еще как-нибудь, неожиданно удивляя нас. Но так или иначе, всегда есть некая трансценденция по отношению к тому, как этот стол знаем нами. И эта трансценденция – это то, в чем выявляется бытие стола как всегда не равное столу как сущему, как всегда некое большее.
Хайдеггер и говорит, что бытие – это просто трансценденция. Но «просто» не значит здесь «примитивно». Как раз-таки это трансцендирующее сущее бытие – нечто исходное для того или иного сущего. Мы указываем на него в языке, говорит Хайдеггер, мы всегда имеем его во взоре, всегда смотрим на любую вещь в двойной оптике: как на нечто знаемое нами и как на то, что есть. Но в этом «есть» оно всегда больше того, что мы в нем уже знаем.
Мы говорим: это есть стол. Но по-немецки мы не можем опустить «есть», глагол-связку. Что мы говорим, когда говорим «есть»? «Это стол» – понятно, тут мы указываем на стол как сущее. Но мы говорим «стол есть». Мы можем расслышать это «есть», если будем внимательны, как всегда трансцендирующий сущее момент, потому что мы можем спросить: а есть ли стол только подставка для компьютера, например? Мы скажем, что стол есть подставка для компьютера, но быть столом значит не только это. Когда мы спрашиваем, что значит быть столом, мы видим, что какие бы полные определения мы ни давали, мы не исчерпываем этого вопроса. Вопрос, что значит быть столом, всегда способен трансцендировать любое, самое полное наше понимание стола. Собственно, бытие по Хайдеггеру – это и есть вот это «быть».
Надо учитывать, как устроен немецкий язык. У нас глагол «быть» и «бытие» не омонимичны. Нам кажется, что «бытие» – это что-то закругленное, что-то вращающееся само в себе. По-немецки глагол «быть» – «sein», и «бытие» – «Sein». Понятно, как существительное оно пишется с большой буквы, но его можно расслышать как этот субстантивированный глагол «быть». И в этом смысле мы можем спрашивать, что же такое «быть» стола? Что значит для стола быть? Эта глагольность здесь важна, потому что в мышлении Хайдеггера о бытии нет статичности.
Надо понимать, что хайдеггеровское бытие, как он его мыслит, как раз отнюдь не статично. Оно имеет, например, историю. Он говорит, особенно в более поздних работах, о «Seinsgeschichte» – бытийной истории. Оно таково, что сам человек является «просветом» этого бытия, оно «одаривает» его. Это не что-то статично бездвижное, совсем наоборот. И мы можем говорить о бытии разного рода сущих – столов, стульев, животных, других людей, хотя здесь их бытие, мы немного скажем об этом, будет связано с вопросом, который Хайдеггер ставит про человека, с вопросом о человеке как «кто».
Собственный и несобственный модусы существования
В одном из первых параграфов «Бытия и времени» мы сталкиваемся с этим вопросом, мимо которого многие читатели, к сожалению, проходят. А Хайдеггер очень определенно говорит, раскрывая структуру Dasein как бытия-в-мире (нем. In-der-Welt-sein), что один из определяющих вопросов исследования, представленного в этой книге, – это вопрос о «кто» бытия-в-мире. О человеке как «кто». Опять же мы чувствуем кьеркегоровскую тему, продолжаемую Хайдеггером. Но при этом Хайдеггер постоянно утверждает, что он не просто развивает мысль Кьеркегора. Когда мы читаем его примечания в «Бытии и времени», касающиеся Кьеркегора, Хайдеггер все время подчеркивает, что ставит этот вопрос в самый центр своих философских размышлений, в отличие от Кьеркегора. В этом он видит преимущество своих размышлений перед кьеркегоровскими, потому что вопрос о бытии является для него основополагающим для всей философии.
Так вот, мы можем говорить о бытии разного рода сущих. Но можем размышлять, говорит Хайдеггер, и о бытии как таковом. Он использует слово «überhaupt». Напрашивается перевод, что речь идет о бытии вообще. Но поскольку он, упреждая неверные толкования, в начале книги размышляет о том, что бытие не есть общее понятие, это «вообще» было бы соблазнительным переводом, сбивающим с толку. Поэтому я предпочитаю говорить «бытие как таковое», мне кажется, это точнее передает суть того, о чем Хайдеггер хочет сказать.
Так вот, бытие как таковое. Мы не просто можем сказать, что «стол есть», «стул есть», но говорим, что вся совокупность сущего тоже есть. Мир, космос – всё, «das All», есть. И это бытие является тогда некоторой трансценденцией по отношению ко всему сущему, ко всей его совокупности как таковой. И Хайдеггеру важно, что человек – это сущее, для которого дело идет не только о собственном бытии, не только о бытии разных вещей, но и о бытии как таковом. Это отношение к бытию как таковому, в общем-то, выявляется в таких модальностях по отношению к бытию, как закрытость и открытость.
Собственно, мы можем быть закрыты для бытия. Что это значит? Это значит, что мы ограничены тем кругом способов имения дела с сущим, который устойчиво воспроизводится нами. Мы словно живем в статичном, отработанном формате, взятом нами из воспитания и культуры. Мы живем в нем так, словно некоторая базовая разметка мира, человеческой жизни, каких-то ситуаций, происходящих с нами, уже дана как что-то само по себе понятное и не подвергаемое вопрошанию. Мы живем, словно бы вросшие в этот человеческий мир. И реагируем, как нам кажется, неким естественным образом на те или иные события, отвечая происходящему, достигая чего-то в жизни.
Но если нам поставят вопрос, а почему ты выбираешь такой жизненный путь, почему в конечном счете ищешь того, что ты ищешь, определенным образом устраиваешь свою жизнь? Если мы не растеряемся, то, вероятно, скажем: «Ну, так как-то вот заведено в этом мире, так все делают». Или ответим, что есть какие-то основы человеческой жизни такого рода, что сложно о них размышлять. Они словно бы не нами придуманы – и не нам их менять.
Но за этим...